Двойной агент
Снейп оказывается великолепной реализацией образа двойного агента. Точнее этот образ гениально накладывается на тип байронически-готического антигероя. Он служит двум господам, его амбивалентность, нравственная неопределенность находит блестящее применение. Его предательство оказывается его подвигом, злодейство оказывается подвижничеством. Снейп — наверное, самый впечатляющий образ шпиона в мировой литературе.
Двойничество как мотив и пружину сюжета начинают эксплуатировать именно романтики[4]. Причины понятны: это лучший способ изобразить противоречивость, полярность человеческой природы, то самое двоемирие олицетворенное в конкретном герое. Лучше всех, наверное, это делает Гофман, сквозь его цахесов и дроссельмайеров прямо поддувает из иного мира (а еще есть «Принцесса Бромбилла»). В дальнейшем тема двойничества, как известно, развивается в постромантическом психологическом романе (Спектр очень широк: от «Удивительной истории доктора Джекила и мистера Хайда» Стивенсона, до романов Достоевского). В ГП, как в любом большом произведении, есть «зеркальные» линии. Но средоточием системы двойников оказывается именно Снейп.
Снейп, прежде всего, двойник Гарри: главное событие, поворотный момент его жизни — убийство Лили, и потому дело его жизни — уничтожение Волди. Двойник Лили: у них одинаковые патронусы, кроме того, он реализует ее отношение и ее защитные функции по отношению к Гарри. Наконец, он двойник Волди: одинокий гордый и мизантропический полукровка, мечтающий преподавать в Хогвартсе DADA и тоже зацикленный на Гарри; он пьет кровь Гарри и тянет из него жилы фигурально, на уроках, а тот буквально, на кладбище. Собственно разница между ними в том, что Снейп индивидуалист, а Волди — эгоист. Также Снейп двойник Джеймса в своем отношении к Лили и Гарри, при этом он ненавидит Джеймса, при этом Джеймс в свое время спас ему жизнь, и он сознает, что обязан ему. Таким образом, его отношение к Гарри — апофеоз двойственности, в то же самое время именно оно собирает воедино все его многочисленные отражения. Это апофеоз двойственности, разрешающейся цельным поступком, героическим собиранием воедино — спасением, обретением себя.
В ситуации совпадения в одном лице Дамблдора и Волдеморта — жизнь, обычно, сложнее и изобретательнее литературы — положение двойного агента единственное, которое позволяет сохранить идентичность, причем не только свою, но и, насколько возможно, воспрепятствовать Д. и В. совпасть до неразличимости.
И еще немного более свежего материала относительно двойных агентов. В книге современного немецкого мыслителя Петера Слотердайка «Критика цинического разума» есть глава о двойных агентах, как именно изобретении 19–20 веков. Он говорит о том, что мир настолько сегментирован, что каждый, предположим, в структуре государства служит то одной партии или структуре, то другой, и каждый оказывается агентом очень многих сторон. А Вальтер Беньямин, немецкий философ, социолог, искусствовед и литератор, говорит, что «одну из характерных примет современности составляет то, что интеллектуал выступает в роли агента, работающего на великое множество сторон, — и дальше восхитительное замечание, — факт, который с давних пор кажется опасным настроенным на решительную борьбу любителям упрощать и мыслить в соответствии со схемой “друг—враг”». (Кстати говоря, евреи в европейской истории не двойные ли агенты?) Кому из фрилансеров не знакома та подозрительность, с какой смотрит на него работодатель: а ты чей вообще-то, почему это ты сам по себе, наверное, ты работаешь на врага (на конкурентов, олигархов, евреев, католиков)? Снейп состоит в ордене, но он отрезан и обезопашен от внутриорденских отношений: есть особое, хоть и горькое очарование в том, чтобы служить кому-либо, ничего не требуя взамен. Ты один, увы, — но зато ты один. Снейп, конечно, угрюмый одиночка, у него нет друзей, но он, честно говоря, счастлив, что его никто не трогает. Он просто создан для этой работы.
(Наверное, стоило бы перечитать в этой связи эссе Бродского «Коллекционный экземпляр» — о двойных агентах и феномене предательства. Не случилось.)
Наконец, двойничество, перебежки туда и обратно, связаны с игрой, игрой со смертью, договорами с нечистыми силами, в которых стороны всеми силами стараются обмануть друг друга. В то же время, такая игра всегда смертельный поединок. «Как известно, Новалис любил заглядывать за край жизни в смерть. Байрон играл со смертью в прятки; его Манфред вызывает духа преисподней Аримана для заключения сделки, от которого в итоге отмахивается; по краю жизни-смерти ходит старый мореход Кольриджа в «Сказании о Старом Мореходе»; тонкой мембраной отделена жизнь от смерти у Брентано в «Алоизе и Имельде» (1811), где «братья горести» камизары при жизни строят для себя гробы; по ту сторону жизни заглядывает в своем воображении Мандевиль Годвина, видя себя одним из ее обитателей; между вечностью и небытием колесит его Сент-Леон; со смертью играют Корсар, Каин и Чайльд Гарольд Байрона, Мельмот-Скиталец Мэтьюрина, гоголевский Фома Брут и иные герои. Границы жизни-смерти ускользают в произведениях Арнима («Хозяева майората», «Апельманы», «Der tolle Invalide auf dem Fort Ratonneau»)»[5]. (Для наукообразия процитировал, больше не буду J)
Вампир
Чтобы понять значение явления культуры (литературы), нужно понять его место в традиции. И вот, неплохо задуматься, а какой традиции принадлежит образ двойного агента? Ведь в античности, в европейской и отечественной культуре двойных агентов как бы нет — это как бы новое изобретение. Ну, то есть, были Алкивиады, Фемистоклы и Уолтеры Рейли, но это скорее плуты и авантюристы (традиция почтенная, не совсем тут посторонняя, но все же слишком широкая), чем двойные агенты. Если действовать аккуратно, потому что с мифологическими спекуляциями всегда нужно быть осторожным, то понятно, что шпион, двойной агент это тот, кто переходит границу — туда и обратно. Какая граница в мифе-сказке? Конечно, жизни и смерти. Т.о. нас интересую путешественники в загробный мир и обратно, всевозможные Коры/Персефоны, Касторы/Поллуксы, Садко и т.д. Воздержимся от пространных спекуляций. Важны два мотива: хождение в смерть и обратно и двойничество. Кто это в европейской традиции? Правильно, вампиры (кстати, небезынтересно было бы поразмышлять над природой образа Бэтмена). Не оборотни, превращающиеся бесконтрольно и просто в зверя, а именно вампиры, превращающиеся по своей воле и в мертвеца, живые мертвецы. Роулинг всю дорогу настойчиво отрицала связь Снейпа с вампирами[6], но тем настойчивее фэндом эту тему развивал (это вообще особый разговор о воле автора, но то, что за Снейпом отчетливо маячит вампирство, даже не говоря о том, как колоритно он пьет кровь из Гарри, очевидно). Это, правда, не проясняет образ, но делает понятнее его природу[7]. Как Ватсон принимает Холмса за бандита и ошибается только чуть-чуть, так и фэндом — верно улавливая атмосферу готического романа, черты глубинной и волевой двойственности, трагического прошлого чуть-чуть промахивалась в определении традиции, думая, грубо говоря, о стокеровской традиции вместо байронической, сказочной вместо романтической.
Трагедия графа Дракулы в романе Брэма Стокера — это трагедия несчастной потерянной любви и трагической вины.
Земечательно, сколь малого повода в Первой книге было достаточно, чтобы фэндом загудел насчет вампира Снейпа:
Great, you can help me [with the Vampire essay]!» said Neville, his round face anxious. «I don’t understand that thing about garlic at all — do they have to eat it or —» He broke off with a small gasp, looking over Harry’s shoulder.
It was Snape. Neville took a quick step behind Harry.
О родственности, единоприродности образа Снейпа и вампирских черт свидетельствует отчетливо прописываемое (в Седьмой книге в частности) сходство Снейпа с летучей мышью. В детских воспоминаниях Снейпа Гарри видит «batlikeboy», из окна башни выпархивает «batlikeshape».
Снейп и Иуда
Чисто теоретически можно, конечно, сравнивать Снейпа с Иудой, архетипом всех предателей, ведь в результате его предательства только и становится возможной смерть и воскресение. Но во-первых он предает людей из вражеского лагеря, во-вторых же, кается, пусть своеобразно и искупает свою вину. Параллель с Иудой в данном случае непродуктивна. Есть другие — куда более любопытные.
Снейп и Джек Воробей
1) воробей в мифологии — путешественник между мирами, как и Джек;
2) компас — замена, внешняя подпорка внутренней неопределенности по отношению к добру и злу;
3) комизм;
4) стихийность и вдохновенность предательств — трикстер;
В постмодернистском мире тотальной игры и предательства, вдохновенный и естественный предатель Джек — единственный, на кого можно положиться.
Снейп и Фауст
Интересно, что «Фаустом» по-своему завершается просветительская модель Гёте.
Важна здесь и тема спасения грешника через его человечество, вопреки всем его поступкам.
Снейп оказывается великолепной реализацией образа двойного агента. Точнее этот образ гениально накладывается на тип байронически-готического антигероя. Он служит двум господам, его амбивалентность, нравственная неопределенность находит блестящее применение. Его предательство оказывается его подвигом, злодейство оказывается подвижничеством. Снейп — наверное, самый впечатляющий образ шпиона в мировой литературе.
Двойничество как мотив и пружину сюжета начинают эксплуатировать именно романтики[4]. Причины понятны: это лучший способ изобразить противоречивость, полярность человеческой природы, то самое двоемирие олицетворенное в конкретном герое. Лучше всех, наверное, это делает Гофман, сквозь его цахесов и дроссельмайеров прямо поддувает из иного мира (а еще есть «Принцесса Бромбилла»). В дальнейшем тема двойничества, как известно, развивается в постромантическом психологическом романе (Спектр очень широк: от «Удивительной истории доктора Джекила и мистера Хайда» Стивенсона, до романов Достоевского). В ГП, как в любом большом произведении, есть «зеркальные» линии. Но средоточием системы двойников оказывается именно Снейп.
Снейп, прежде всего, двойник Гарри: главное событие, поворотный момент его жизни — убийство Лили, и потому дело его жизни — уничтожение Волди. Двойник Лили: у них одинаковые патронусы, кроме того, он реализует ее отношение и ее защитные функции по отношению к Гарри. Наконец, он двойник Волди: одинокий гордый и мизантропический полукровка, мечтающий преподавать в Хогвартсе DADA и тоже зацикленный на Гарри; он пьет кровь Гарри и тянет из него жилы фигурально, на уроках, а тот буквально, на кладбище. Собственно разница между ними в том, что Снейп индивидуалист, а Волди — эгоист. Также Снейп двойник Джеймса в своем отношении к Лили и Гарри, при этом он ненавидит Джеймса, при этом Джеймс в свое время спас ему жизнь, и он сознает, что обязан ему. Таким образом, его отношение к Гарри — апофеоз двойственности, в то же самое время именно оно собирает воедино все его многочисленные отражения. Это апофеоз двойственности, разрешающейся цельным поступком, героическим собиранием воедино — спасением, обретением себя.
В ситуации совпадения в одном лице Дамблдора и Волдеморта — жизнь, обычно, сложнее и изобретательнее литературы — положение двойного агента единственное, которое позволяет сохранить идентичность, причем не только свою, но и, насколько возможно, воспрепятствовать Д. и В. совпасть до неразличимости.
И еще немного более свежего материала относительно двойных агентов. В книге современного немецкого мыслителя Петера Слотердайка «Критика цинического разума» есть глава о двойных агентах, как именно изобретении 19–20 веков. Он говорит о том, что мир настолько сегментирован, что каждый, предположим, в структуре государства служит то одной партии или структуре, то другой, и каждый оказывается агентом очень многих сторон. А Вальтер Беньямин, немецкий философ, социолог, искусствовед и литератор, говорит, что «одну из характерных примет современности составляет то, что интеллектуал выступает в роли агента, работающего на великое множество сторон, — и дальше восхитительное замечание, — факт, который с давних пор кажется опасным настроенным на решительную борьбу любителям упрощать и мыслить в соответствии со схемой “друг—враг”». (Кстати говоря, евреи в европейской истории не двойные ли агенты?) Кому из фрилансеров не знакома та подозрительность, с какой смотрит на него работодатель: а ты чей вообще-то, почему это ты сам по себе, наверное, ты работаешь на врага (на конкурентов, олигархов, евреев, католиков)? Снейп состоит в ордене, но он отрезан и обезопашен от внутриорденских отношений: есть особое, хоть и горькое очарование в том, чтобы служить кому-либо, ничего не требуя взамен. Ты один, увы, — но зато ты один. Снейп, конечно, угрюмый одиночка, у него нет друзей, но он, честно говоря, счастлив, что его никто не трогает. Он просто создан для этой работы.
(Наверное, стоило бы перечитать в этой связи эссе Бродского «Коллекционный экземпляр» — о двойных агентах и феномене предательства. Не случилось.)
Наконец, двойничество, перебежки туда и обратно, связаны с игрой, игрой со смертью, договорами с нечистыми силами, в которых стороны всеми силами стараются обмануть друг друга. В то же время, такая игра всегда смертельный поединок. «Как известно, Новалис любил заглядывать за край жизни в смерть. Байрон играл со смертью в прятки; его Манфред вызывает духа преисподней Аримана для заключения сделки, от которого в итоге отмахивается; по краю жизни-смерти ходит старый мореход Кольриджа в «Сказании о Старом Мореходе»; тонкой мембраной отделена жизнь от смерти у Брентано в «Алоизе и Имельде» (1811), где «братья горести» камизары при жизни строят для себя гробы; по ту сторону жизни заглядывает в своем воображении Мандевиль Годвина, видя себя одним из ее обитателей; между вечностью и небытием колесит его Сент-Леон; со смертью играют Корсар, Каин и Чайльд Гарольд Байрона, Мельмот-Скиталец Мэтьюрина, гоголевский Фома Брут и иные герои. Границы жизни-смерти ускользают в произведениях Арнима («Хозяева майората», «Апельманы», «Der tolle Invalide auf dem Fort Ratonneau»)»[5]. (Для наукообразия процитировал, больше не буду J)
Вампир
Чтобы понять значение явления культуры (литературы), нужно понять его место в традиции. И вот, неплохо задуматься, а какой традиции принадлежит образ двойного агента? Ведь в античности, в европейской и отечественной культуре двойных агентов как бы нет — это как бы новое изобретение. Ну, то есть, были Алкивиады, Фемистоклы и Уолтеры Рейли, но это скорее плуты и авантюристы (традиция почтенная, не совсем тут посторонняя, но все же слишком широкая), чем двойные агенты. Если действовать аккуратно, потому что с мифологическими спекуляциями всегда нужно быть осторожным, то понятно, что шпион, двойной агент это тот, кто переходит границу — туда и обратно. Какая граница в мифе-сказке? Конечно, жизни и смерти. Т.о. нас интересую путешественники в загробный мир и обратно, всевозможные Коры/Персефоны, Касторы/Поллуксы, Садко и т.д. Воздержимся от пространных спекуляций. Важны два мотива: хождение в смерть и обратно и двойничество. Кто это в европейской традиции? Правильно, вампиры (кстати, небезынтересно было бы поразмышлять над природой образа Бэтмена). Не оборотни, превращающиеся бесконтрольно и просто в зверя, а именно вампиры, превращающиеся по своей воле и в мертвеца, живые мертвецы. Роулинг всю дорогу настойчиво отрицала связь Снейпа с вампирами[6], но тем настойчивее фэндом эту тему развивал (это вообще особый разговор о воле автора, но то, что за Снейпом отчетливо маячит вампирство, даже не говоря о том, как колоритно он пьет кровь из Гарри, очевидно). Это, правда, не проясняет образ, но делает понятнее его природу[7]. Как Ватсон принимает Холмса за бандита и ошибается только чуть-чуть, так и фэндом — верно улавливая атмосферу готического романа, черты глубинной и волевой двойственности, трагического прошлого чуть-чуть промахивалась в определении традиции, думая, грубо говоря, о стокеровской традиции вместо байронической, сказочной вместо романтической.
Трагедия графа Дракулы в романе Брэма Стокера — это трагедия несчастной потерянной любви и трагической вины.
Земечательно, сколь малого повода в Первой книге было достаточно, чтобы фэндом загудел насчет вампира Снейпа:
Great, you can help me [with the Vampire essay]!» said Neville, his round face anxious. «I don’t understand that thing about garlic at all — do they have to eat it or —» He broke off with a small gasp, looking over Harry’s shoulder.
It was Snape. Neville took a quick step behind Harry.
О родственности, единоприродности образа Снейпа и вампирских черт свидетельствует отчетливо прописываемое (в Седьмой книге в частности) сходство Снейпа с летучей мышью. В детских воспоминаниях Снейпа Гарри видит «batlikeboy», из окна башни выпархивает «batlikeshape».
Снейп и Иуда
Чисто теоретически можно, конечно, сравнивать Снейпа с Иудой, архетипом всех предателей, ведь в результате его предательства только и становится возможной смерть и воскресение. Но во-первых он предает людей из вражеского лагеря, во-вторых же, кается, пусть своеобразно и искупает свою вину. Параллель с Иудой в данном случае непродуктивна. Есть другие — куда более любопытные.
Снейп и Джек Воробей
1) воробей в мифологии — путешественник между мирами, как и Джек;
2) компас — замена, внешняя подпорка внутренней неопределенности по отношению к добру и злу;
3) комизм;
4) стихийность и вдохновенность предательств — трикстер;
В постмодернистском мире тотальной игры и предательства, вдохновенный и естественный предатель Джек — единственный, на кого можно положиться.
Снейп и Фауст
Интересно, что «Фаустом» по-своему завершается просветительская модель Гёте.
Важна здесь и тема спасения грешника через его человечество, вопреки всем его поступкам.